Комбатант - Страница 43


К оглавлению

43

Вот только эти французишки — такие простодушные дикари, знаете ли… «Мулен де ла Галетт», располагавшееся на знаменитом холме Монмартр, стояло рядом с одной из последних на Монмартре ветряных мельниц по имени «Блют фен», давно превращенной в некий выставочный экспонат с платой в двадцать пять сантимов за вход. Серж, похохатывая, поведал причину, по которой мельница стала паноптикумом: оказывается, в 1814 г., во время взятия Парижа русскими войсками, тогдашний владелец мельницы и три его сына взяли ружья и принялись героически палить по надвигавшимся «казак рюсс», причем трех казаков убили. Разъяренные казаки схватили мельника, разрубили его на куски, а куски эти привязали к мельничным крыльям — чего еще ожидать от диких скифов из азиатских степей? По словам Сержа, французы в эту побасенку верили всерьез, так что заведение процветало, и монеты в четверть франка сыпались градом…

Однако сейчас он думал не о дремучести французов, готовых принимать на веру любые страшные сказки об «азиатских варварах». Давно уже приглядывался к интересной, на его взгляд, парочке — бригадиру Ламорисьеру и его подчиненному, молодому инспектору Ксавье де Шамфору — именно так, со спокойным достоинством подчеркнув дворянское «де», он Бестужеву сегодня утром и отрекомендовался. Что вызвало иронический взгляд бригадира, тут же подмеченный Бестужевым, — а далее он окончательно уверился, что меж этими двумя существует старый антагонизм…

Вообще-то Ламорисьер, кряжистый невысокий мужчина средних лет с короткими моржовыми усами и грубой физиономией деревенского жандарма, безусловно, был толковым сыщиком, в этом Бестужев убедился уже примерно через четверть часа. Точно так же и де Шамфора, судя по общению, никак нельзя было назвать растяпой. Однако этот антагонизм между ними то и дело прорывался наружу — старая, как мир, история о начальнике, который считает своего молодого подчиненного чересчур прытким, и о молодом подчиненном, который то и дело безуспешно пытается отстаивать свою точку зрения, но постоянно нарывается на реплики вроде: «Все умничаете, мой мальчик?»

Люди были очень уж разные: бригадир — классический служака, не блещущий особым умом и фантазией, зато цепкий, как бульдог, по самую маковку наполненный богатым житейским опытом. Из тех, кто тянет лямку — не забывая при этом порадеть и о собственном благе: то крестик в петличку, то наградные, то прочие житейские блага. Де Шамфор, как убедился Бестужев, принадлежал к другой породе, не столь уж и редко встречавшейся в подобных службах: образованный, эрудированный романтик, сохранивший в себе что-то от азартно играющего в «казаки-разбойники» мальчишки, увлеченного еще и самим процессом охоты.

Собственно говоря, оба этих человеческих типажа способны принести на своем месте нешуточную пользу. Другое дело, что, по житейскому опыту самого Бестужева, подобные романтики (какие встречаются и в Корпусе) требуют, в отличие от «служак», более пристального надзора со стороны начальства. Сплошь и рядом становятся отличными сотрудниками — но частенько в силу характера нарываются на пулю там, где человек из разряда «служак» сначала семь раз отмерит, а потом уж кинется под выстрелы. Одним словом, знакомая картина. Ну, а подобное противостояние «молодой подчиненный и осторожный начальник» свойственно, наверное, всем без исключения учреждениям всех без исключения стран…

Воткнув очередной флажок — красный клочок бумаги на длинной булавке, — Ламорисьер раздавил в пепельнице толстый окурок своего крепко пахнущего «капораля», подошел к Бестужеву и сообщил:

— Они уже в тридцати километрах от Парижа, господин майор.

Бестужева именно так в бригаде и именовали — трудами Гартунга, заранее позаботившегося о создании гостю надлежащего авторитета. Бестужев не протестовал: в конце концов, его чин и в самом деле соответствовал французскому майору. Ламорисьер (верный и надежный клеврет Гартунга, источника как денежных награждений, так и регалий Российской империи) с первого момента обращался с Бестужевым с несказанным почтением, словно провинциальный чиновник со столичным ревизором — правда, его постоянные попытки быть с гостем предельно галантным выглядели достаточно неуклюже, бригадир при этом походил на медведя, которого цыган-вожак кое-как обучил напоминающим камаринскую притопам, — сразу видно, что бригадир происхождения самого простого и далек от любых навыков светского обхождения. Вполне возможно, еще и в этом крылась неприязнь его к де Шамфору — сие нам тоже прекрасно знакомо, думал Бестужев, и у нас, куда ни кинь, выслужившиеся с самых низов неотесанные служаки частенько питают затаенную, стойкую неприязнь к тем, кто по происхождению стоит выше их… Насмотрелись, знаете ли. Еще одна психологическая коллизия, свойственная не одной лишь матушке-России…

Все эти наблюдения и проистекающие из них умозаключения продиктованы были отнюдь не праздным любопытством: Бестужев твердо намеревался, если дело затянется, использовать подмеченный им конфликт к собственной выгоде. Пожаловаться было не на что: Ламорисьер вел себя с ним безупречно, делясь любыми сведениями и пространно отвечая на любые вопросы — даже те, что пространных ответов и не требовали, собственно. И все же бригадир, как бы он ни лез из кожи, оставался человеком Гартунга, без сомнения, готовым доложить своему принципалу о каждом шаге и слове Бестужева. Соответственно, в столь сложной и щекотливой ситуации Бестужеву следовало бы обзавестись собственным источником внутри бригады. Молодой де Шамфор в этом отношении казался весьма перспективной кандидатурой, давно подмечено, что играть следует в первую очередь на обидах — неважно на что, неважно на кого. Человек, затаивший обиду на свое начальство, политическую партию, любую персону или учреждение, как правило, с готовностью открывает сердце тому, кто ему посочувствует, а то и предложит помощь. Некоторые реплики де Шамфора касаемо…

43