Комбатант - Страница 39

Так что Бестужев свои внутренние протесты держал поглубже, не позволяя им вырваться наружу. Сидел, развалясь в экипаже, взирая на коловращение жизни вокруг с тем наивно-удивленным чванством, какое и полагалось костромскому купчику, впервые в жизни посетившему Париж: он и ошеломлен здешним шармом, чужим веселым и красочным многолюдством, но в то же время полон пресловутого купеческого ндрава, спесиво подумывая: это все очень красиво, конечно, ишь, мельтешат, только мы у себя дома заслуженный почет имеем, шапки перед нами за квартал сдергивает всякая шушера, так что зря строят из себя эти прыткие, юркие французишки на тонких ножках…

Выражаясь военным языком, меры по маскировке были предприняты убедительные. Бестужев вот уже третий час щеголял в дурно сидящей на нем, зато дорогущей пиджачной паре и чересчур уж пестром, на манер персидских узоров, цветном жилете, категорически не гармонировавшем с костюмом. Галстук был чересчур пышный и опять-таки не гармонировал, брильянты в булавке и перстне посверкивали натуральные, но вульгарно великоватые, на чересчур массивной часовой цепочке позвякивала целая связка увесистых брелоков, серебряная рукоять трости весом в добрый фунт представляла собой голую женщину в вызывающей позе, лаковые штиблеты сверкали, как сапоги только что выпущенного кавалергарда, волосы напомажены, взбиты коком, усики подстрижены на тот же фатовской манер, что у Сержа. Одним словом, залетела ворона в высокие хоромы, выбрался в блестящий Париж незатейливый волжский купчик… Самое пикантное, что Бестужев несколько раз подмечал в проезжавших экипажах и на бульварах типусов, похожих на него, как две капли воды — без всякого сомнения, эти-то были настоящими. Хорошо еще, что парижане, по его наблюдениям, давненько притерпелись к подобным российским парвеню, перестали считать их чем-то экзотическим и не обращали ни малейшего внимания. Тяжеленько пришлось бы, если бы обитатели французской столицы на него пялились, как детишки на дрессированного медведя где-нибудь в российской провинции…

— И что теперь? — спросил Бестужев, перехватив смешливый взгляд юной француженки с тротуара и в который раз почувствовав себя то ли идиотом, то ли клоуном от Чинизелли.

— А теперь мы посетим одно интереснейшее местечко, — с загадочным видом ответил Серж, сидевший в столь же небрежной позе. — Я думаю, вам будет интересно…

— Точнее?

— Позвольте уж сделать вам сюрприз, ротмистр…

На сей раз Бестужев страдальчески вздохнул, уже не скрываясь:

— О господи! Серж, я же просил…

И недвусмысленно показал взглядом на спину кучера в белой шляпе, пресловутого «вуатюр де гран ремиз». Ему поневоле вспомнился клятый Густав, из-за которого все кончилось столь печально…

— Ну, это вы напрасно. Ни словечка по-русски не понимает, лягушатник, давно проверено.

Бестужев сказал менторским тоном:

— Береженого бог бережет. Излишняя осторожность в нашем веселом и увлекательном ремесле еще никому не повредила, а в вот пренебрежение оною… Вот кстати. Я надеюсь, вы знаете имя и точный адрес этого субъекта? Я Аркадия Михайловича понял так, что он давно вами привлекается…

— Да, конечно…

— Уточните смысл ваших слов, — сказал Бестужев прямо-таки ледяным тоном. — Ваше «да» означает первое или второе?

— Да и то и другое, собственно…

— Значит, имя и адрес вам известны?

— Разумеется. А зачем вам?

— Наберитесь серьезности, Серж, — сказал Бестужев тем же холодным, непререкаемым тоном. — Я понимаю, вы все чуточку разленились в прекрасном Париже, но ситуация сейчас, напоминаю, особенная. Дело предпринято по инициативе государя, лично им взято под особое внимание. К тому же в игре анархисты, а они народ серьезный. Да и полиция французская, как любой полиции изначально положено, может приставить к нам соглядатая.

— Ой, господи! Да они у Аркадия Михайловича из рук едят…

— Полиция, философски выражаясь, есть вещь в себе, — сказал Бестужев. — У нее есть свои внутренние побуждения, незыблемые правила. Как бы они ни были прикормлены, могут и любопытство проявить, каковое им положено. Вы, я слышал, получили некоторое образование? Значит, хоть краем уха наслышаны об условных рефлексах, открытых господином Павловым? Ну вот, у полиции, как и у собак ученого, есть свои условные рефлексы. Это очень хорошо, что вы знаете имя и адрес…

— А что такое?

— У меня самые широкие полномочия, милый Серж, — оказал Бестужев без тени улыбки. — Собственно, мне позволено все. Если выяснится, что этот молодчик к нам приставлен шпионить, я без колебаний готов пойти и на крайние меры. Соображаете? Тайна должна быть абсолютной…

— Шутите? — осведомился Серж с чуточку вымученной улыбкой.

— Ни капельки, — заверил Бестужев серьезно. — В конце концов, это не министр и даже не постовой полицейский, а вульгарный полицейский шпик, крапюль, так их, кажется, тут именуют добрые парижане? Если ударить ножом вот сюда, — он небрежно, легонько коснулся спины кучера, — все будет кончено мгновенно. Нож следует оставить в ране, иначе будет сильное кровотечение, исполняющий может запачкаться… Хотя… Нет нужды прибегать к таким, я бы сказал, мелодраматическим методам. Человека можно быстро и качественно придушить в три секунды, а Сена — река глубокая. Я так полагаю, и в Париже бывают случаи, когда подвыпивший кучер сверзится в реку так неудачно, что захлебнется и пойдет ко дну… Парижское простонародье, мне говорили, закладывает за ворот не хуже нашего…

Он зорко наблюдал за извозчиком, ни разу не обернувшимся к ним — и мог бы поклясться, что спина того примечательным образом напряглась, голова непроизвольно вжалась в плечи, вся поза стала словно бы застывшей — будто острехонький нож уже был нацелен в спину, точнехонько под левую лопатку. Понимаешь по-русски, сукин кот, с веселой злостью подумал Бестужев, прекрасно понимаешь, видывал я людей, нутром почуявших опасность — и чрезвычайно ты мне их сейчас напоминаешь. Ошибки быть не может. Интересное открытие, знать бы, где его место в головоломке…